strogaya_anna

Сладкоголосая, как кастрат, является ко мне моя муза, которую я подкармливаю обещаниями быть ей верной. Иначе отвернется и сбежит, она капризна, как ветреная кокотка, и буду я безуспешно высекать из мертвых камней слов искру.
Не уходи, вот видищь, и я никуда не ухожу, несмотря на май, на теплый день, на зов друзей – сижу и пишу, потому что разве что есть слаще этого занятия, в котором я становлюсь так одинока, как Павел в своей пустыне. Как Павел Фивейский, живший отшельником, не видевший никого, одетый в пальмовые листья, питавшийся половиной ковриги, которую каждый день приносил ему ворон. Как Антоний, которому еду приносили черные сарацины, и который все свое отшельничество сражался с устрашающими чудовищами и демонами, являвшимися ему в видениях. Его, христианского отшельника, искушал дьявол, меня – жизнь и собственная лень.
Но в своем воображаемом ските я так же одинока , как и он в пустыне египетской, бедный старец, благославлявший львов. Никто не придет мне на помощь, никто не подскажет, никто не освободит от ярма, которое я сама на себя повесила – записывать свою фантазию.
Словно это кому-то надо, кроме этой Музы с замашками шлюхи, так и норовящей сбежать к другим, кроме меня, свои подобные замашки растерявшей из-за этого сидения.
Никому это не надо, только нам с ней, но чем дальше, тем больше я понимаю взыскующих аd solitudinum libertatem (свободу одиночества), тем более свободной я себя чувствую, хоть и в кабале своего занятия, и моя воображаемая пустыня кажется мне уже райским уголком, где все есть, что мне надо, все.