strogaya_anna

Районная поликлиника. Сразу при входе, у какого-то важного окошка (там выдают то ли номерки, то ли рецепты на лекарства) хромающее стадо . Там в основном женщины, отжившие свой век, но все еще живые – морщинистые лица, перекрученные вокруг худых ног колготки, удобные тапочки, панамки, слабые глаза, поджатые бескровные губы. Они все такие худенькие, иссушенные, зримое подтверждение того, что жизненные соки уходят.
Они смотрят, вытягивают черепашьи шейки – не появилась ли за окошком медсестра? Нет, не появилась, и они становятся всю кучней, жмутся друг к другу, старые больные женщины. И один старичок, которого они все опекают. Он, на свежих костылях, еще, видимо, плохо знакомый со здешними порядками, и они вводят его в курс дела – как тут все устроено, в этом скорбном государственном чистилище. Чьи-то бабушки и мамы , бывшие красавицы и дурнушки, бывшие трепетные девушки, комсомолки, стахановки и ударницы – вот они стоят здесь все рядышком, волнуются, сравнявшиеся друг с другом и по возрасту, и по красоте – что шестьдесят пять лет, что восемьдесят – одинаковые морщины, беззубые рты, скорбный и чуть испуганный взгляд, артритные пальцы, трогательно держащие медицинские полисы, ветеранские книжки, паспорта и направления.
Окошко закрыто.
- Она на сколько сказала, что ушла? – спрашивает одна старушка другую
- На пятнадцать минут, - отвечает та надтреснутым, как чашки в ее маленькой кухне, голосом, та.
- Что-то долго ходит, - качает головой первая, жуя губами.
Вторая молчит. У нее выцветшие голубые глаза и большие, тяжелые очки.
- Ну что ж, подождем…- снова говорит вторая и замирает в ожидании.
Где-то в коридоре раздается резкий женский смех, слышатся шаги, и появляются две полнотелых, словно крупные морские рыбины, женщины в белых халатах.
Старушки подбираются, взволнованно оживают.
- Пришла, пришла.
Одна из женщин открывает ключом дверь, заходит в помещение, открывает окошко.
- Так, только не толпитесь тут, соблюдайте очередь! - пронзительным голосом кричит она.
Бабушки топчутся на месте, пропускают вперед своего единственного мужчину, он , тяжело и неуклюже опираясь на костыли, подходит к окошечку.
-Ну что вы мне суете!- раздается снова резкий пронзительный голос.
Мужчина оглядывается на бабушек – они ему что –то объясняют.
- В раскрытом, в раскрытом виде! Что я тут, должна рыться в ваших документах! - грозно порыкивает крупнотелая , крупнолицая женщина за окном.
На четвертом этаже все скамеечки заняты старушками. Они все такие же воздушные, маленькие и легкие, все траченные тяжелой долгой жизнью - обсуждают болезни, врачей – и терпеливо ждут.
Мимо них постоянно проносятся женщины с зычными голосами и фигурами борцов – в белых халатах, шумные, с неприязненным и брезгливым выражением на лицах.
В коридоре появляется тоненькая фигурка. Это еще одна бабушка. Она идет совсем неуверенно, опираясь на палку. Она доходит с остановками до кабинета заведующего и берется за ручку двери.
- Нет его! - говорит сидящая напротив старуха.
- Вышел? – оборачивается бабушка.
- В отпуске, - отрезает та.
Старушка растерянно смотрит на дверь, вокруг и спрашивает каким-то детским высоким голоском:
- А вот не скажете, доктор Сухомлина где принимает? Я забыла. В какой кабинет.
Сидящие пожимают плечами.
У старушки трясутся маленькие в пятнышках руки – птичьи лапки. Она опирается на свою палку всей тяжестью своего невесомого тела. У нее такие же выцветшие, словно выстиранные глаза, испуганные глаза за толстыми очками.
Мимо пробегает сестра - старушка останавливает ее, робко смотрит в глаза, объясняет:
- Доченька, а заведующий точно в отпуске?
- Не знаю, - бросает та на ходу.
Бабушку качает.
- Вы бы сели, - говорю ей я и убираю свою сумку – маленькая бабушка как раз помещается, и даже остается место.
- А вы не знаете, где принимает доктор Сухомлина? – спрашивает она меня с надеждой.
Я качаю головой:
- А какой она специалист? – спрашиваю.
Старушка виновато пожимает плечиком, шуршит бумажками в пакетике – дает мне.
Медицинские каракули. Где и мне ничего не разобрать.
- Не знаю, бабулечка, - говорю я.
Она вытаскивает из другого пакетика деньги :
- Доченька. А какие у меня тут деньги, скажи, я не вижу совсем.
- Пятьсот рублей , еще сто, сто и три по десять, - говорю я.
- А тысячи нет? – спрашивает она, глядя мне в лицо своими невозможными светло-голубыми глазами, почти слепыми.
- Нет, бабушка, говорю я.
- Она задумывается, роется в сумке, расстроено смотрит в ее недра.
Я складываю деньги в пакетик и даю ей.
Она смотрит на них, не понимая, потом кивает, улыбается и прячет пакетик с деньгами обратно.
Отдохнув, она снова встает, идет шаткой походкой вдоль коридора, глядит на двери кабинетов, словно где-то ожидает найти подсказку.
По коридору все так же постоянно идут туда-сюда врачи, сестры, хлопают дверями кабинетов, перекрикиваются, смеются.
Бабушка им мешает, стоит на самом проходе, слепая и тонкая, как былинка.
Она снова кого-то останавливает, ей снова не отвечают, пожимая сильными, обтянутыми белым халатом плечами.
Я захожу к врачу, выхожу – она все так же робко стоит в коридоре, с отчаянием вглядываясь в людей.
- Бабушка, давайте зайдем к старшей сестре, - говорю я.
Она кивает , улыбается.
Я веду ее к кабинету, поддерживая за холодную сухую ручку.
Старшую сестру я ловлю в дверях – она снова куда-то бежит.
- Бабушке помогите – она ищет какого-то врача, - говорю я.
Сестра смотрит на меня с неудовольствием.
- Доктор Сухомлина, - говорит бабушка, волнуясь.
- В отпуске, - радостно и зычно отрезает сестра и уносится.
Старушка, видимо, не разобрав, смотрит на меня.
- В отпуске ваш доктор, - говорю.
Глаза. Голубые и робкие.
- Нету вашего доктора, - повторяю.
- Ну что ж, спасибо, доченька, - улыбается она и идет - ветхая, как тряпочка, маленькая старушка.
Внизу, на первом этаже, все так же толпятся старушки. Старичка на костылях уже нет, зато появилась старуха-краб – большая, тяжелая, тяжело дышащая. Она сидит, занимая всю скамейке, опираясь на палку. У нее тяжелое лицо старого римского легионера и глаза совы.
Я выхожу из поликлиники, перехожу через дорогу – в магазин.
Выйдя из магазина, я снова вижу «свою» маленькую старушку в панамке – она идет, отдыхая каждые два шага, маленькими шажками.
Я плачу.
Я не могу это видеть.
Мне жалко всех – и некрасивых врачих с толстыми шеями, и старушек, которые ждут, когда откроется заветное окошко, и эту робкую бабушку, которая так и не попала к своему доктору Сухомлиной и несет в кошельке свои семьсот тридцать рублей без запропостившейся куда-то тысячи.
На лице с кулачок цветут голубые глаза.