(no subject)
Sep. 8th, 2010 07:05 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
strogaya_annaВот так и приходится жить, в вечной маете маятника, что качается от восторга перед хитро и красиво устроенной Вселенной до боли от непобедимой несправедливости этой жизни.
Как совместить и не разрушиться – наслаждение простыми земными радостями и могучий экзистенциальный ужас души, что бьется, бьется, как бабочка в сачке, заключенная в грубом теле. Как жить, зная, что все конечно, что все обречено на смерть и истончение, что тебе суждено пережить неоднократную смерть своей любви, что тебе придется хоронить своих родителей и может даже детей? Где найти равновесие , если знаешь, что в конце ждет одиночество смерти?
Как усмирить жажду жить, жить, смотреть и смотреть этот долгий бесконечный сериал и отвращение от своей ничтожной в нем рольки?
Как соединить желание прожить без шрамов, без ран, сохранив себя в целости – и тягу любить?
Это все осеннее жестокое танго Эроса и Танатоса, я знаю - эти вот мысли, когда ты чувствуешь свою смерть и конечность и свою любовь, каждую осень обостряется это чувство витальной обреченности и горечь от несправедливости.
И каждую осень - каждую осень я стараюсь не скатиться ни в плач, ни в истерику, ни в блядство , и порой получается.
Но трудно, потому что понимаешь, что любая религия – всего лишь обкатанная веками практика по смирению, по примирению теплой телесной жизни с холодной вечностью.
И мне остается только отворачиваться каждую осень, чтобы не разрыдаться и не рассмеяться – от мужской слабости и женской силы, от внезапного, бурного но мелкого детского горя, от старика, который, стараясь сохранить достоинство, просит взвесить в магазине три куриных крылышка, и я вижу, что он забыл, забыл застегнуть ширинку своих брюк, и чистое, стираное-перестираное голубое исподнее торчит наружу. Отворачиваться от женщины, что идет усталая с работы – думает о своем, и я вижу, как ее вечернее сосредоточенное лицо распускается, опускается, выявляя морщины, которых не было, только что не было. Отворачиваеться, глядя на здоровяка с бычьей шеей, полного такой силы и мощи, что становится страшно и волнительно представить его руку на своей, и невольно думаешь, как тяжело будет его могильщикам.
Я не знаю, как удается другим переживать ужас и восторг жизни, я не знаю…
Я просто уговариваю себя - все живут - и ты живи...
Как совместить и не разрушиться – наслаждение простыми земными радостями и могучий экзистенциальный ужас души, что бьется, бьется, как бабочка в сачке, заключенная в грубом теле. Как жить, зная, что все конечно, что все обречено на смерть и истончение, что тебе суждено пережить неоднократную смерть своей любви, что тебе придется хоронить своих родителей и может даже детей? Где найти равновесие , если знаешь, что в конце ждет одиночество смерти?
Как усмирить жажду жить, жить, смотреть и смотреть этот долгий бесконечный сериал и отвращение от своей ничтожной в нем рольки?
Как соединить желание прожить без шрамов, без ран, сохранив себя в целости – и тягу любить?
Это все осеннее жестокое танго Эроса и Танатоса, я знаю - эти вот мысли, когда ты чувствуешь свою смерть и конечность и свою любовь, каждую осень обостряется это чувство витальной обреченности и горечь от несправедливости.
И каждую осень - каждую осень я стараюсь не скатиться ни в плач, ни в истерику, ни в блядство , и порой получается.
Но трудно, потому что понимаешь, что любая религия – всего лишь обкатанная веками практика по смирению, по примирению теплой телесной жизни с холодной вечностью.
И мне остается только отворачиваться каждую осень, чтобы не разрыдаться и не рассмеяться – от мужской слабости и женской силы, от внезапного, бурного но мелкого детского горя, от старика, который, стараясь сохранить достоинство, просит взвесить в магазине три куриных крылышка, и я вижу, что он забыл, забыл застегнуть ширинку своих брюк, и чистое, стираное-перестираное голубое исподнее торчит наружу. Отворачиваться от женщины, что идет усталая с работы – думает о своем, и я вижу, как ее вечернее сосредоточенное лицо распускается, опускается, выявляя морщины, которых не было, только что не было. Отворачиваеться, глядя на здоровяка с бычьей шеей, полного такой силы и мощи, что становится страшно и волнительно представить его руку на своей, и невольно думаешь, как тяжело будет его могильщикам.
Я не знаю, как удается другим переживать ужас и восторг жизни, я не знаю…
Я просто уговариваю себя - все живут - и ты живи...
