Маркиз и Марина

Когда она шла, легкая, тонкая, вся - ввысь, вся- вверх, в небесную синь, ей даже не надо было втягивать в себя живот, чтобы не.

 Его не было, не было,  этого мяса, и резинка от трусов натянута была на  тазовые кости – хоть играй на ней – хочешь – гаммы, хочешь -  второй концерт Шопена.

И спина была прямая – сама по себе, от природы. И подбородок поднят.

- Королева… соседки у подъезда

- Королева…цокали  восхищенные парни.

- Девушка, телефончик не дадите?

- Девушка, хотите персиков?

Какое там!  Волосами тряхнула, каблуки – цок, цок, цок… Вся – яркая, узкая, богиня криворжская,  что ей там эти персики ей, удивили – сама – как он, нежная, бархатистая, сочная, спелая…

 В стоматологической клинике к ней записываются на месяц вперед – хоть и молодой специалист, а врач классный, а глаза поверх маски – смерть, а не глаза. А ножки из под халатика! Боже ж мой!

 

Дома – мама.

- Марина, Вася звонил

- Ну его

- Сережа заходил.

Только пфыкнула в  пуховку –вот еще!

- Мама, ты меня к телефону не зови – я посплю.

- Там фильм   начинается !

- Не хочу, мам, устала.

- Французский! Комедия.

- Не хочу.

Окна задернуты тяжелыми портьерами – от злого украинского полуденного солнца – спать, спать…

Во сне видится  ей – галантный маркиз,  склонился к ее руке, что-то по-франзузски ей шепчет – не все понятно, самоучитель франзузского – только до середины освоен – но – приятное, приятное…

 

 

 

 

- Марина!

- Что, мама?

- Ты посмотри, кто к тебе пришел! Маркиз и Васенька – они под дверью стоят, мои дорогие , тебя ждут.

 Марина откладывает  книжку  «Лучшие замки мира», тяжеловато поднимается – ноги после целого дня  отекают, устают, хоть и  надевает мягкое и без каблуков.

- Да мои ж вы хорошие, да мои ж вы дорогие!

Маркиз и Васька трутся об ноги, задрав хвосты.

- Пойдемте, мои хорошие, мамочка вас сейчас покормит.

- Марина, там  сериал начинается!

- Я на кухне посмотрю.

- А чего на кухне-то?

- Да  котлет себе разогрею.

 

Коты трутся об ноги, благодарные, мурчат.

- Правда ведь, нам больше  никто не нужен?

 

Маркиз и Марина

Когда она шла, легкая, тонкая, вся - ввысь, вся- вверх, в небесную синь, ей даже не надо было втягивать в себя живот, чтобы не.

 Его не было, не было,  этого мяса, и резинка от трусов натянута была на  тазовые кости – хоть играй на ней – хочешь – гаммы, хочешь -  второй концерт Шопена.

И спина была прямая – сама по себе, от природы. И подбородок поднят.

- Королева… соседки у подъезда

- Королева…цокали  восхищенные парни.

- Девушка, телефончик не дадите?

- Девушка, хотите персиков?

Какое там!  Волосами тряхнула, каблуки – цок, цок, цок… Вся – яркая, узкая, богиня криворжская,  что ей там эти персики ей, удивили – сама – как он, нежная, бархатистая, сочная, спелая…

 В стоматологической клинике к ней записываются на месяц вперед – хоть и молодой специалист, а врач классный, а глаза поверх маски – смерть, а не глаза. А ножки из под халатика! Боже ж мой!

 

Дома – мама.

- Марина, Вася звонил

- Ну его

- Сережа заходил.

Только пфыкнула в  пуховку –вот еще!

- Мама, ты меня к телефону не зови – я посплю.

- Там фильм   начинается !

- Не хочу, мам, устала.

- Французский! Комедия.

- Не хочу.

Окна задернуты тяжелыми портьерами – от злого украинского полуденного солнца – спать, спать…

Во сне видится  ей – галантный маркиз,  склонился к ее руке, что-то по-франзузски ей шепчет – не все понятно, самоучитель франзузского – только до середины освоен – но – приятное, приятное…

 

 

 

 

- Марина!

- Что, мама?

- Ты посмотри, кто к тебе пришел! Маркиз и Васенька – они под дверью стоят, мои дорогие , тебя ждут.

 Марина откладывает  книжку  «Лучшие замки мира», тяжеловато поднимается – ноги после целого дня  отекают, устают, хоть и  надевает мягкое и без каблуков.

- Да мои ж вы хорошие, да мои ж вы дорогие!

Маркиз и Васька трутся об ноги, задрав хвосты.

- Пойдемте, мои хорошие, мамочка вас сейчас покормит.

- Марина, там  сериал начинается!

- Я на кухне посмотрю.

- А чего на кухне-то?

- Да  котлет себе разогрею.

 

Коты трутся об ноги, благодарные, мурчат.

- Правда ведь, нам больше  никто не нужен?

 

(no subject)

Ну уж к тридцати-то годам  пора научиться быть снисходительной – это ей  говорило зеркало  в прихожей каждый раз после того, как она закрывала за ним дверь.

Обычно она сразу  открывала все окна – (он боялся сквозняков, и все пропитывалось его одеколоном, тяжеловатым на ее вкус), а потом шла в  на кухню, и там курила  сигареты три-четыре – сразу, одну за другой.

 Он курить не разрешал. Даже на балконе. «Не хочу целоваться с пепельницей». «И вообще – я займусь за тебя».

Но  это развлекало  только  первые месяцы.

Каждый раз после того как он уходил, она  меняла все белье и отправляла в стирку, потом стелила новое – и лежала  обессиленная – нет, не сексом, она была выносливая – всем, что до и после.

Кляла себя, кляла, ругала. Ну что поделать, если  вот ей нужно, нужно это проникновение,   эта тряска, мокрые волосы на лбу,  тяжелое некрасивое дыхание,  этот обморок  и тяжесть после , когда лежишь и смотришь в потолок, тяжело дыша. Вот ну не могла она без этого – ну хотя бы раз в неделю.

А он хороший любовник.

Но  он играл в то, словно  между ними есть нечто большее, чем ежесубботняя  ебля. Даже  пытался то ли наивно, то ли по-привычке  обустроиться у нее «по-семейному». Например, несколько раз интересовался обедом… И еще он говорил. И шутил.

Это было невыносимо тяжело ей – она с трудом заставляла себя дотерпеть до вечера, когда он уйдет наконец.

Она боялась ему прямо сказать, что ее все устраивает – ей только секс и нужен.  С остальным она сама разберется.

Предыдущий обозвал ее шлюхой и сукой и ушел.  Ему не понравилась правда почему-то.

Кто его знает, этого, может, его тоже передернет .

Она докуривала сигарету и ужинала – сыр, оливки,  помидоры, кинза,  яблоко…

Потом  шла в спальню, лежала с книжкой – до прихода массажистки еще было время.

…так хотелось завести себе  другое тело – спокойное и нежадное до  плотских удовольствий.

 

 

…Спускаясь, он думал – а вдруг она заведет разговор про семью? Все они хотят одного. Он хмурился, озабоченный.

Но потом вспоминал, как она горяча в постели – «Ладно, разберемся»…

(no subject)

Ну уж к тридцати-то годам  пора научиться быть снисходительной – это ей  говорило зеркало  в прихожей каждый раз после того, как она закрывала за ним дверь.

Обычно она сразу  открывала все окна – (он боялся сквозняков, и все пропитывалось его одеколоном, тяжеловатым на ее вкус), а потом шла в  на кухню, и там курила  сигареты три-четыре – сразу, одну за другой.

 Он курить не разрешал. Даже на балконе. «Не хочу целоваться с пепельницей». «И вообще – я займусь за тебя».

Но  это развлекало  только  первые месяцы.

Каждый раз после того как он уходил, она  меняла все белье и отправляла в стирку, потом стелила новое – и лежала  обессиленная – нет, не сексом, она была выносливая – всем, что до и после.

Кляла себя, кляла, ругала. Ну что поделать, если  вот ей нужно, нужно это проникновение,   эта тряска, мокрые волосы на лбу,  тяжелое некрасивое дыхание,  этот обморок  и тяжесть после , когда лежишь и смотришь в потолок, тяжело дыша. Вот ну не могла она без этого – ну хотя бы раз в неделю.

А он хороший любовник.

Но  он играл в то, словно  между ними есть нечто большее, чем ежесубботняя  ебля. Даже  пытался то ли наивно, то ли по-привычке  обустроиться у нее «по-семейному». Например, несколько раз интересовался обедом… И еще он говорил. И шутил.

Это было невыносимо тяжело ей – она с трудом заставляла себя дотерпеть до вечера, когда он уйдет наконец.

Она боялась ему прямо сказать, что ее все устраивает – ей только секс и нужен.  С остальным она сама разберется.

Предыдущий обозвал ее шлюхой и сукой и ушел.  Ему не понравилась правда почему-то.

Кто его знает, этого, может, его тоже передернет .

Она докуривала сигарету и ужинала – сыр, оливки,  помидоры, кинза,  яблоко…

Потом  шла в спальню, лежала с книжкой – до прихода массажистки еще было время.

…так хотелось завести себе  другое тело – спокойное и нежадное до  плотских удовольствий.

 

 

…Спускаясь, он думал – а вдруг она заведет разговор про семью? Все они хотят одного. Он хмурился, озабоченный.

Но потом вспоминал, как она горяча в постели – «Ладно, разберемся»…