Долгая добрая жизнь вещей
Mar. 1st, 2010 01:00 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
strogaya_anna…и как можно не улыбнуться, встретив снова их – помнящих руки твоих бабушек и дедушек, постоянных спутников твоей жизни, свидетелей семейного роста – домашние вещи.
Сколько квартир, домов, городов поменялось, а вот эта костяного фарфора чашечка – вот она стоит, как новая, и ничего ей не сделалось после многих переездов (упакованная неоднократно в газеты, старательно обложенная мягким бельем и рубашками – она сохранилась лучше тех, чьих глаз уже не увидеть никогда, никогда…). Эти хрупкие фотографии, что смотрят со стен, или бережно хранятся в толстых альбомах или в архивах, разложенные по годам – вот они, и на них те, что любили когда-то друг друга, и эта любовь счастливо длилась и длилась, и ты – уже не первое звено в этой цепи любви, родоночальники которой, молодые и серьезные, смотрят теперь на тебя, и ты знаешь, что жизнь и их, и их детей, и детей их детей – твоих родителей – не была бессмысленна. И ты смотришь на сына, который улыбается кому-то в телефонную трубку, отойдя к окну, и понимаешь, что у этой цепи есть шанс прирасти еще одним звеном, и снова переводишь взгляд на старые черно-белые портреты, и подмигиваешь им – ты тоже в этом клубе – родителей и детей, ты тоже уже многое поняла и познала – как нежна детская румяная щечка, как прекрасен домашний воскресный ленивый обед, как хрустит крахмальная скатерть, и как устаешь по вечерам, возвращаясь после работы в свой дом.
И когда бабушкино кольцо тускло блеснет на твоей руке, а ты его в ответ потрешь благодарно, то физически чувствуешь, как замыкается круг, ведь сейчас ты думаешь о той неведомой правой руке, которая наденет в свою очередь на безымянный палец своей левой подруги это кольцо, и снова замкнется круг, и снова блеснет тусклое старое золото.
И эти вещи, вещи, живущие в доме на правах добрых духов, умеющих не только вызывать тени прошлого, мягко смотрящих с тех самых снимков, но и по-прежнему несущих свою верную службу – в чайнике все так же заваривают чай, из чашки порой пьют, в вазе стоят цветы, и нередко – они так же важны, как те, кому они когда-то принадлежали.
И как можно не заплакать, когда, потянувшись за сахарницей, ты видишь баночки, на которых четким папиным почерком (не тем, врачебным, быстрым и предназначенным для посвященных лищь) – внятным , чертежным – написано на одной – «мандариновые корки». А на другой, такой же – «лимонная цедра». Они, будущая ароматная добавка для теплых домашних пирогов, в которых тоже будет дух твоего дома, твоего рода, твоего теплого детства, они сейчас – всего лишь яркое содержимое стеклянных баночек. Но когда ты думаешь про папу, который сушил эти мандариновые корки, а потом смолол их в пыль, а затем старательно ссыпал через воронку в банку, наклеил на нее кусочек белой бумаги и написал на них два слова, - когда ты думаешь про него, думавшего в тот момент и про тебя тоже, (потому что к твоему приходу будет когда-то испечен душистый мамин пирог, к твоему и брата, и наших детей – и подан к чаю, заваренном в том самом чайнике и разлитом по тем самым костяного фарфора чашкам) – вот когда ты видишь всю эту картину - то невозможно не расплакаться.
От счастья и нежности.
И к нему, и к маме, и к бабушкам-дедушкам, и к этому дому, и к этим вещам, которые пришли в этот мир и в этот дом задолго до твоего рождения. И быть может ( в другом доме, в другом году) – они также будут жить.
Когда твои уже внуки будут пить чай.
Сколько квартир, домов, городов поменялось, а вот эта костяного фарфора чашечка – вот она стоит, как новая, и ничего ей не сделалось после многих переездов (упакованная неоднократно в газеты, старательно обложенная мягким бельем и рубашками – она сохранилась лучше тех, чьих глаз уже не увидеть никогда, никогда…). Эти хрупкие фотографии, что смотрят со стен, или бережно хранятся в толстых альбомах или в архивах, разложенные по годам – вот они, и на них те, что любили когда-то друг друга, и эта любовь счастливо длилась и длилась, и ты – уже не первое звено в этой цепи любви, родоночальники которой, молодые и серьезные, смотрят теперь на тебя, и ты знаешь, что жизнь и их, и их детей, и детей их детей – твоих родителей – не была бессмысленна. И ты смотришь на сына, который улыбается кому-то в телефонную трубку, отойдя к окну, и понимаешь, что у этой цепи есть шанс прирасти еще одним звеном, и снова переводишь взгляд на старые черно-белые портреты, и подмигиваешь им – ты тоже в этом клубе – родителей и детей, ты тоже уже многое поняла и познала – как нежна детская румяная щечка, как прекрасен домашний воскресный ленивый обед, как хрустит крахмальная скатерть, и как устаешь по вечерам, возвращаясь после работы в свой дом.
И когда бабушкино кольцо тускло блеснет на твоей руке, а ты его в ответ потрешь благодарно, то физически чувствуешь, как замыкается круг, ведь сейчас ты думаешь о той неведомой правой руке, которая наденет в свою очередь на безымянный палец своей левой подруги это кольцо, и снова замкнется круг, и снова блеснет тусклое старое золото.
И эти вещи, вещи, живущие в доме на правах добрых духов, умеющих не только вызывать тени прошлого, мягко смотрящих с тех самых снимков, но и по-прежнему несущих свою верную службу – в чайнике все так же заваривают чай, из чашки порой пьют, в вазе стоят цветы, и нередко – они так же важны, как те, кому они когда-то принадлежали.
И как можно не заплакать, когда, потянувшись за сахарницей, ты видишь баночки, на которых четким папиным почерком (не тем, врачебным, быстрым и предназначенным для посвященных лищь) – внятным , чертежным – написано на одной – «мандариновые корки». А на другой, такой же – «лимонная цедра». Они, будущая ароматная добавка для теплых домашних пирогов, в которых тоже будет дух твоего дома, твоего рода, твоего теплого детства, они сейчас – всего лишь яркое содержимое стеклянных баночек. Но когда ты думаешь про папу, который сушил эти мандариновые корки, а потом смолол их в пыль, а затем старательно ссыпал через воронку в банку, наклеил на нее кусочек белой бумаги и написал на них два слова, - когда ты думаешь про него, думавшего в тот момент и про тебя тоже, (потому что к твоему приходу будет когда-то испечен душистый мамин пирог, к твоему и брата, и наших детей – и подан к чаю, заваренном в том самом чайнике и разлитом по тем самым костяного фарфора чашкам) – вот когда ты видишь всю эту картину - то невозможно не расплакаться.
От счастья и нежности.
И к нему, и к маме, и к бабушкам-дедушкам, и к этому дому, и к этим вещам, которые пришли в этот мир и в этот дом задолго до твоего рождения. И быть может ( в другом доме, в другом году) – они также будут жить.
Когда твои уже внуки будут пить чай.
