strogaya_anna | (no subject)

Познакомились они на какой-то вечеринке, которую проводила радиостанция, где она тогда работала.

Он был среди гостей – высокий, с огромной породистой головой, с глубоким пробирающим до нутра голосом. «Ой, Вашему бы голосу- да на радио! Цены бы не было! Все девушки Ваши бы были!» - чуть пьяно пропищала секретарша радиостанции Эллочка. «А сейчас есть цена?» - вежливо осведомился он, вальяжно облокотившийся на стойку бара.

Эллочка запнулась, покраснела и пискнув «Ой, простите», убежала.

Она стояла рядом, тянула минералку.

Разговорились.

Он был похож на старого льва, а она – на молодую стерву.

Стервой она не была, и даже не пыталась. Он это понял сразу.

«А может, и не на льва» - , подумала она, когда они на прощание обменивались визитками (тогда , в начале девяностых, это было еще как-то неловко, но шикарно). « А может, на большого грустного сенбернара…»

Раза три он придумывал поводы для деловых встреч.

На четвертый – пригласил ее в ресторан, где они проболтали над остывшим горячим и таявшим мороженым до полуночи, когда началось шоу, и болтать стало невозможно.

Так вот они и встречались – говорили, говорили.

Он рассказывал великолепно – про Ленинград своей молодости, про Сережу Довлатова, с которым столько было пито на Крыше в Европейской, про джаз, про поездки в Крым, про первую любовь, про первого ребенка, про своего отца, еврейского портного Эфраима из Риги, который шил как Бог и отсидел 10 лет, и про красавицу-мать, и про многочисленных подруг и любовниц, половину из которых она либо читала, либо смотрела, либо узнавала по описаниям других, щедро посвящавший своим музам стихи и романы.

Часто в рассказе звучало –«Через 15 лет она мне позвонила…»

Ей было лестно его внимание, особенно было лестно быть в одном ряду с этими великими женщинами, но она понимала, что она для него – всего лишь молоденькая свеженькая девочка (ей было еле-еле 20, ему – за пятьдесят). Но он ей нравился, его рассказы развлекали, и вообще она была тогда « не занята».( Не «свободна» - а «не занята» - так она про себя и думала тогда почему-то). Поэтому нечастые, но регулярные встречи продолжались.

Уже начиналась осень, когда он однажды предложил ей ехать на залив.

Они сняли номер в пустой гостинице.

Весь день они просидели у открытого балкона, глядя на залив и осенние деревья. Она потягивала красное вино, он сок.

Моросил мелкий противный дождичек, близкий залив был в пелене, на душе грустно и прекрасно.

О том, что ее дача, подаренная первым мужем, находится совсем рядом, в километре, она ему не сказала.

Он пытался ее поцеловать, большой, грузный, с красивой сединой в густых, как у Тургенева, волосах.

Она ловко уворачивалась, чувствуя себя сволочью, и снова расспрашивала. А он рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Ей на самом деле было проще дать, чем не дать, но этот рефрен – «Через 15 лет она позвонила», лет через 20 мы встретились в Пицунде» - он ей мешал. Она чувствовала себя ничтожной и незначитальной. Без собственной истории, без интересного прошлого, без биографии – молодой девочкой без единой морщинки. Она не могла.

«Ты Шахерезада ,» - с печальным юмором сказал он ей вечером, когда пора уже было домой.

- Шахерезада сама рассказывала сказки.

- А результат тот же.

Потом у нее произошла великая любовь. Встречи прекратились.

Прошло лет 15. Ей ужасно захотелось позвонить.

Но она себя останавливала.

В основном из-за того, что боялась услышать – «Владимир Ефремович умер полгода назад»

Так и не позвонила.